Две весны. Третья в подарок?

Однажды, одиннадцать лет тому, я трепался о том о сем с продавцом магазина Shakespeare and Company, что через речку от еще целехонького тогда Нотр-Дама, как вдруг он, вызнав, что я не живу в Париже постоянно, обеспокоился: 

- А…улетать вам скоро?

- Не, еще через две недели.

- Ну, тогда, может, рассосется, - успокоил он. 

Вот тут-то я встревожился. Что у них должно рассосаться? Телевизора у меня нет, первую неделю в Париже я ни с кем не общаюсь традиционно, мне город нужен, а не тары-бары. 

- Вулкан, - пояснил он. Напрягся, скосил куда-то глаза и (полагаю, по припасенной бумажке) зачитал нечто немыслимое. Помолчал и добавил, – Исландский.

Безумие его речей казалось настолько очевидным (где исландский вулкан, а где хоть какой парижский аэропорт), что я, процитировав сам себе классика («Не противоречь!») вежливо откланялся и тихонько выскользнул за дверь. 

Там я открыл уши и послушал наконец граждан. Каждым вторым словом в долетающих до меня обрывках бесед было «вулкан», Каждым первым – то, невоспроизводимое, в разных вариациях.

Я позвонил местным друзьям, признался, что приехал, и узнал страшную новость. Вулкан Эйяфьятлайокудль выбросил пепел в таком количестве, что в Европе прекратилось авиасообщение. На достигнутом он не остановился, продолжает свою деятельность. Вулканическую.

Страшной (а не просто умеренно занимательной) эта новость была преимущественно потому, что на май у меня были запланированы еще перелеты, в том числе обратно в Питер, а оттуда в Венецию на свадьбу друга, замена которых поездами оказалась бы чрезвычайно нежелательной. Из того же автомата позвонил жениху с невестой в Лондон и услышал скрежет зубовный: гости со всего мира могли до Венеции не долететь. 

- Месяц же еще целый! – удивлялся я. – Не может же так и остаться? 

- Всё может! – отвечали они, стеная.

Так прошло дня четыре. Я шатался по дождливому Парижу, судачил с местными, выслушивал поцокивания языком (как, мол, вы так неосторожно, ай-яй-яй!) и аналогичные засады, в которые вот прямо сейчас попали их родственники и знакомые. Ходил в интернет-кафе, читал там панические реляции и смотрел страшные картинки (в коллаже слева – из The NY Times от 17 апреля). Наконец устал, плюнул, как раз погода наладилась, и поехал в Булонский лес. 

И вот иду я, друзья мои, по лужайке… И слышу прямо над головой волшебные звуки. И поднимаю голову. И вижу, что всё небо расчерчено следами самолетов!

Как я запрыгал по вот этой полянке. Как я заорал и замахал руками… 

Ну да, рассосалось. Все улетели, все прилетели.

А десять лет спустя, в марте прошлого года, тот самый лондонский друг, что отпраздновал-таки в Венеции свою свадьбу, сидел в Питере и отбивался от моих дурных предчувствий русским авосем.

- Давай меняй билет, - говорил я. - Закроют же всё на фиг!

- Да ну, как закроют? Мне бы сразу написали из авиакомпании, если что!

В итоге рейс отменили за неделю до вылета, и я еле-еле эвакуировал друга на последнем (буквально) самолете, улетевшем в Лондон из Питера прошлой весной. Помахал ручкой и сфоткал пустынный аэропорт (в коллаже, соответственно, справа).

…А сегодня мы все сидим кто на чемоданах, кто просто на пятой точке, и думаем: не то не улетим, не то не прилетим, не то даже начинать не стоит. Этой весной я желаю всем нам, чтобы точно как у меня тогда в Париже – вдруг раздался глас, с небес уж или не с небес, и стало так: морок развеялся, и всё можно!

…Ну, не этой весной, так хотя бы следующей…